рот себе разрезаю помадой от уха до уха:
мне уже по годам улыбаться лишь так, как достойно:
полумальчика смуглого ли, полубога босого, напудренной полустарухи...
мне пора стать собой, ибо я не в себе была. я не во мне была. сколько?
столько женщин, мужчин, полнолуний, да, попросту, жизней,столько женщин, мужчин, полнолуний, да, попросту, жизней,
что - действительно - время прижало. от мочки до мочки
воплощаю гуйнплена-меня. "это ты?" - "это я." - "побожись же!"
свежий крест - на груди (ну, конечно - помадой). и молча
выхожу от неё, от её перепуганных ясных,
от её перемазанных жарких, родных до укола,
от моих перерезанных до пуповины: вот ясли
исчезают, вот медленномедленно тает ижевская школа,
вот теряются где-то другие ладони, и кудри
забываются так, словно опий меня очищает
от всего: то от дёрганых воспоминаний об утре
с всёнетОй, то от треснутой чашки казённого чая,
то от глупых желаний найти себе крышу повыше
и взлететь до упора, и падая, вдруг, зацепиться
за родные, блестящие, нужные ах! до укола,
и орать, проверяя карман на наличие шприца =
пустоту инспектируя на полунадежду и полу
веру - вот, погоди, через миг беспощадная доза
глаз, смотрящих в меня, очень ясных, совсем родниковых,
будет вдавлена в вены! лечу. мне немного морозно,
а помадные росчерки, как у индейца чероки -
только алые (уголь - чуть позже), гурзуфское лето,
раз - искусанный до, два - испачканный после мой рот... и
безмятежная, полуживая улыбка гуйнплена. Знаете, бывает такое ощущение... например, когда лето кончается. Ты знаешь, что еще только середина августа, а тебе кажется, что лето уже кончается, ты уже это ощущаешь. Вот у меня такое ощущение, что Яшка кончается.
Или просто выросла.